Нельзя жить в мире, созданном пропагандистами
В Харькове собираются переименовывать улицы. Согласно закону, так сказать. Призывают граждан проявлять активность, участвовать в обсуждении — кто на что хочет поменять. Мою, например, планируют назвать улицей Искусств. Мне нравится. Но у соседей еще не спрашивал.
Реакцию большинства горожан предвидеть несложно. Мол, нашли время, заняться больше нечем или деньги некуда тратить. Это же паспорта, документация, взятки. А что таксисты об этом думают, можно только представить. Они и со старыми названиями ненавидят мир, а тут, если все переименуют, в такси вообще лучше не садиться. Ну и, конечно, железная аргументация последних двадцати пяти лет — это же наша историческая память, наше прошлое, которого нас хотят лишить. На энтузиазм, одним словом, рассчитывать не приходится.
Зато гарантированы манипуляции. Историю с декоммунизацией обязательно будут использовать (и уже используют) в своих политических интересах различные не очень‑то совестливые персонажи. С лозунгами вроде “Что они сами построили, чтобы рушить существующее?” и “Зачем нам навязывают чужих героев?”. Масла в огонь подольют “патриотически настроенные” сограждане, которые обязательно постараются под шумок протолкнуть где‑нибудь в районе ХТЗ улицу Бандеры.
Очевидно, нас ждет целое представление с обиженным обществом и радикальными призывами к реваншизму. Наверняка логическое и адекватное переосмысление исторических событий снова подменят политической конъюнктурой. Как это произошло с голодомором или законом о языках — вопросами, которые вполне могли бы стать примером общественного диалога, а вместо этого превратились в дополнительную аргументацию тезиса о расколе в стране, разных Украинах и тому подобной ахинеи.
Нами так легко манипулировать. Мы становимся такими беззащитными, когда речь заходит о принципах и убеждениях. Конечно, принципы и убеждения у нас есть, но вот формулировать их мы не умеем. За нас это делают представители разных аналитических центров и стратегических институтов.
Вот та же историческая память. Она ведь не появляется из ниоткуда, не впитывается с молоком матери. Нет. С молоком матери могут впитаться другие вещи — скажем, любовь. Или ненависть. В то время как историческая память впитывается с выпусками телевизионных новостей. Кто‑то первым должен заявить, например, что самой большой геополитической катастрофой прошлого столетия стал именно распад СССР, а не миллионы погибших в лагерях или на фронтах.
После чего подключается пропагандистская машина, формирующая для тебя историческую память. Хочешь ты этого или не хочешь. И семейные пересказы историй о чистках и репрессиях ни на что не повлияют — все равно будешь жить реалиями Краткого курса ВКП (б), называя предателями всех, кто не считает Сталина отцом народов. Потому что в исторических фактах необходимо разобраться, а пропагандистские материалы рефлексий не предполагают — ты их воспринимаешь как данность. И не нужно быть большим аналитиком, чтобы уже сегодня предположить, что нынешняя декоммунизация будет отзываться эхом на предвыборных митингах. Впрочем, дела это не меняет — нельзя жить в мире, созданном пропагандистами, рано или поздно придется называть вещи своими именами. И достаточно знать историю, чтобы не бояться переименования улиц.
Моего прадеда раскулачили в 1930‑м. После этого он умер. Мой дед пережил голод 33‑го. Видел вымершие села. Рассказывал мне, как людей хоронили в колодцах. Но всю свою жизнь, до смерти, как только заходила речь о Сталине, менялся в лице и начинал горячо петь вождю дифирамбы. Слова тоталитаризм не понимал. Как‑то у него это не соединялось — колодцы, забитые трупами, и добрый Сталин.
Моя бабушка во время войны была медработником, дошла до Берлина, расписалась на колонне Рейхстага. Но всю свою жизнь, до смерти, когда речь заходила о войне, замолкала и отворачивалась. Вспоминала лишь о том, что жители освобожденной Варшавы относились к ним, воинам-освободителям, с ненавистью. Но откуда взялась эта ненависть — не говорила. Мой отец — дитя войны, был коммунистом, но зачем‑то меня крестил. До сих пор не понимаю логику его действий, в церковь не хожу, однако, когда спрашивают, атеист ли я, отвечаю, что нет. Просто из уважения к нему.
К чему, собственно, я веду? У меня все хорошо с исторической памятью. Она у меня есть. Именно поэтому я хочу жить на улице Искусств.
Сергей Жадан, «Новое время»