Предыдущая статья
Как путинизм вышел из моды
Роман Доброхотов
В целом ряде стран появилась мода на популистов с душком национализма и претензией на мачизм. Путин, кажется и правда поверил, что он может стать мировым символом консерватизма
Кажется, это уже было. Россия вводит войска в соседнее государство под предлогом необходимости остановить геноцид, оказывается в международной изоляции, вскоре падают мировые цены на нефть, и российская экономика летит ко всем чертям. Сейчас, как и тогда, в 2008 году, Владимир Путин уверен, что все ему сойдет с рук.
Улягутся страсти, цены на нефть выправятся, мировое сообщество хоть и не признает захваченные территории, но закроет на это глаза. Более того, бесцеремонность, с которой ведет себя Путин на международной арене, тогда у многих вызвала симпатию. Такое бывает. Вот на днях сообщили, что осужденный пожизненно серийный маньяк Чарльз Мэнсон нашел себе невесту. Есть какая‑то особая привлекательность у негодяев, чем опаснее и безумнее маньяк-убийца, тем больше писем он будет получать от поклонниц в тюрьме. Разумеется, поклонники “хулиганов” — аудитория весьма специфическая.
Скажем, Путин за рубежом пользовался особой популярностью у националистических партий. А с учетом подъема национализма в Европе этого было достаточно, чтобы целый ряд мировых лидеров, особенно в восточной ее части, стал ему подражать. Их аудитории это нравилось, ей казалось, что ссориться со всем миром, расправляться с неугодными внутри страны и вводить танки в соседние государства — это признак невероятной крутизны. Мол, вот он, настоящий мужик, не то, что аморфные европейские очкарики со своей занудной толерантностью.
Иными словами, в целом ряде стран появилась мода на популистов с душком национализма и претензией на мачизм. Путин, кажется и правда поверил, что он со дня на день может стать мировым символом консерватизма, популярной и едва ли не культовой фигурой. Эдакий Че Гевара, но не для революционеров, а наоборот — в среде традиционалистов. Но “что‑то пошло не так”.
Началось все с саммита. Сам Путин, очевидно, связывал с G20 большие ожидания. Изгнание из G8 было болезненным ударом, но Кремль отвечал: G8 — ерунда, мир стал глобальным, и гораздо важнее в этом смысле Большая двадцатка.
Оформив “развод” с Западом, Путин решил пойти по советскому пути и найти союзников в третьем мире. Москва резко повысила интенсивность контактов с Латинской Америкой и некоторыми азиатскими странами, прежде всего — Китаем.
Еще весной казалось: может сработать. Возможно, если бы Путин ограничился Крымом, все могло бы выйти иначе. Но, пребывая в иллюзии своей невероятной популярности, он не заметил, как зашел слишком далеко. И прилетев в Брисбен, вдруг обнаружил, что его там никто не ждет кроме коалы с печальным взглядом. Немного побродив в одиночестве и выдержав головомойку, устроенную журналистами, Путин покинул саммит досрочно, сославшись на “занятость” (действительно, как можно тратить время на международные переговоры, когда на родине еще не все амфоры выловлены, не все тигры помечены и не все стерхи отправлены на зимовку).
На следующий день — новый сюрприз. Забурлили те страны Восточной Европы, которые, казалось, удается вернуть в орбиту российского влияния. Президента Чехии Милоша Земана, выступавшего против санкций в отношении России, протестующие закидали разного рода предметами. Лояльность Москве была одной из основных причин недовольства чехов, собравшихся на многотысячную демонстрацию. Еще более верный союзник Путина — премьер Венгрии Виктор Орбан — в тот же день столкнулся с массовыми протестами по всей стране. Коррупция и провал в социально-экономической сфере — главные претензии митингующих, но следующий пункт для неодобрения — заигрывание с Кремлем.
Наконец, еще одним событием этого дня стали выборы в Румынии, где неожиданно Клаус Йоханнис одолел Виктора Понта, эксплуатировавшего тот самый образ мачистого популиста, который еще недавно пользовался таким спросом. Сразу после выборов Йоханнис заявил, что ориентация на Россию — не то направление политики, которого он хочет придерживаться в Румынии. Все эти события приходятся на 25‑летнюю годовщину падения Берлинской стены и бархатных революций в Восточной Европе, годовщина эта широко отмечается, и тема борьбы с имперским влиянием Москвы здесь оказалась как нельзя более актуальной.
Одним словом, путинизм больше не шагает по Европе, да и нигде не шагает. Государство, завязшее по уши в конфликте с соседней страной, с долгами, растущими из‑за упавшей цены на нефть, с непопулярной идеологией и угрозой превратиться в failedstate,— это и, правда, уже было. Только не в 2008 году, а в 1988‑м.
