Наш Сталинград — 242 дня героической обороны

Cамый известный волонтер страны всегда легко выходит на связь с журналистами, но брать их с собой в зону АТО не любит: путаются под ногами, трусят, еще и ответственность за них неси.

Чтобы он не передумал ехать со мной, умалчиваю, что премию вручают только сотрудникам американских СМИ. А ее денежный эквивалент ощутимо меньше, чем то, что он собирает на нужды украинской армии всего за несколько часов с помощью соцсетей.

Параллельно радуюсь его уверенности в нашем благополучном возвращении из самого опасного места в стране — Донецкого аэропорта. Его уже более 240 дней удерживают украинские бойцы — так называемые киборги, отбивая постоянные атаки превосходящих сил российских военных и донецких боевиков.

На днях террористы при поддержке россиян, нарушив договор о перемирии, вновь попытались выбить армию из разрушенного аэропорта. Как только стало понятно, что ситуация серьезная, Бирюков, трижды побывавший в самой страшной точке — новом терминале — и переживший там несколько штурмов, выдвигается туда вновь.

В черном джипе с номерами 0079 — в честь любимой бирюковской бригады воздушно-десантных войск,— плотно набитом сигаретами, упаковками воды, шоколада и энергетиков, кроме меня нашлось место лишь миниатюрной брюнетке с позывным Кроха.

Это — Оля Башей. В мирной жизни она помощник нотариуса. В АТО — бесстрашный медик-волонтер. Медицинского образования у нее нет, но там, где она теперь уже умело и быстро перевязывает раны и ставит катетеры, главное — не диплом, а смелость и самообладание.

— Я еще летом поняла, что не могу оставаться в Киеве. Друзья-военные все время звонили и рассказывали, как плохи дела. Тогда я стала проситься к медикам-волонтерам. Меня взял Хоттабыч [командир известного медицинского экипажа волонтеров Илья Лысенко],— голос Башей прорывается ко мне сзади через дорожные шумы.— Когда впервые летом пришлось собирать “двухсотых” [убитых] в мешки, были парни, которых рвало. А я нормально. Если уж сюда приехал, то работай.

Через несколько часов я сама увижу, как четко и хладнокровно работает Кроха в боевой обстановке. А пока по ставшей для столичных волонтеров привычной дороге из Киева в Харьков, а оттуда на Донецк мы без приключений добираемся до ближайшей к аэропорту точке дислокации украинских военных — небольшой населенный пункт, где расположен их командный пункт (КП). До аэропорта — чуть больше 1 км, почти так же, как от ставшего легендарным поселка Пески. Журналисты и волонтеры в это место добираются редко, большинство из них остаются в Песках — сюда не каждого пускают по соображениям секретности. И здесь опасно — простреливается все, поля вокруг сплошь изуродованы воронками, а над головой постоянно в обе стороны летают мины и снаряды.

Машину Бирюкова не задерживают на блокпостах, а в некоторых местах даже приветствуют взмахом руки — он тут не гость, а свой.

Когда дорога становится безлюдной, снег черным, а грохот артиллерии и запах пороха в воздухе явственными, я понимаю: мы на месте. К запаху быстро привыкаешь и перестаешь замечать. А вот к стрельбе не сразу — от каждого залпа вздрагиваешь, выдавая в себе новичка.

Машину разгружаем прямо в КП. Привезенное добро достанется не генералам: по упаковке воды, энергетика и блоку сигарет берет каждый, заходящий сюда,— черные от копоти киборги, уставшие охранники главы Генштаба, танкисты, десантники, разведчики.

Сразу после этого отправляемся за ранеными, которых удалось вытащить с аэропортовской метеостанции. Бирюков энергичен и собран — будто и не было семичасовой дороги.

Раненых защитников аэропорта подвозят в этот ближайший к терминалу пункт помощи на покореженной обстрелами, но все еще рабочей технике — в основном на легких бронированных тягачах. Быстро оказав первую помощь прямо тут, на обочине, грузят на купленные волонтерами джипы и на максимальной скорости, под обстрелами, везут в ближайшую больницу — в Селидово.

Кроха — принципиально без жилета и шлема — перематывает изрешеченные осколками ноги раненых, сама взваливает и перетаскивает на себе тяжелых мужчин. Носилок и реанимобилей хватает не всем — их заменяют спины, одеяла и легковушки.

Привозить сюда раненых будут всю ночь. Кроме Крохи на обочине, в темноте и на морозе работают еще одна женщина-волонтер и военные медики. Один из них — Володя Небир. Юный миловидный украиноязычный парень из Ивано-Франковска. Прошел медиком весь Майдан. Был в новом терминале аэропорта в составе 90‑го батальона 95‑й бригады.

Здесь рядом — занятый им домик, ставший временным медпунктом. Если раненых будет много и эвакуировать их всех не получится, бойцов будут укладывать на пол.

Разговор с Небиром затягивается до темноты и уже в сумерках пытаюсь вернуться на командный пункт. Темнота густая и цепкая — из‑за светомаскировки нельзя включать даже телефон. 150 метров до КП кажутся непреодолимыми. Радуюсь первому же силуэту.

— Извините, я, кажется, заблудилась. Мне нужно на КП.

— А мы не знаем, где это. Пойдемте к майору.

Рядовым бойцам стараются не сообщать о месторасположении КП. Так они не смогут его выдать, если попадут в плен.

Майор оказывается высоким, стройным, слегка поседевшим мужчиной. Берется проводить, даже если это будет последняя прогулка в его жизни.

Добираемся до места. В прихожей КП — тусклый свет, несколько стульев, огнетушители, вода, сигареты, шоколад, энергетик, коробки с пирожками от волонтеров. Лица тасуются ежеминутно — генералы, комбриги, волонтеры, разведчики. Неизменны только сотрудники Альфы, которые парами охраняют генерала, руководящего АТО. Его фамилию не называют. Генерал прибыл в критический момент операции из лагеря в Краматорске.

Дежурящие сейчас альфовцы до войны работали операми, расследовали теракты в Днепропетровске. После оба добровольно пошли в АТО.

— Ты веришь в революцию достоинства? — с иронией спрашивает один у другого, когда наш разговор подходит к событиям годичной давности.

— Я верю в то, что в моей стране сейчас враг, его нужно прогнать за границу и отстраивать мирную жизнь,— серьезно отвечает второй.

Несмотря на секретность, меня зовут греться непосредственно в КП — маленькую каморку. В ней очень душно — в помещении находится множество мужчин в военной форме. Вся обстановка — небольшой стол, маленький телевизор, ряд телефонов и несколько рядов армейских кроватей. Там по очереди дремлют и офицеры, и генерал — глава АТО. Сейчас почти никто не спит.

Бирюков и его двойник женского пола — волонтер Таня Рычкова — давно тут свои.

— Танечка, вы нам колеса не привезли? — доносится вопрос из одного угла.

— Танюша, нам машину дадите? — из другого.

В ответ она только взмахивает ресницами: “Я помню, сделаю, привезу, будет”.

— Подождите, я не успеваю просто.

Теперь она не только волонтер, а еще и сотрудник Министерства обороны. Ей нужно и отчеты министру делать, и в Киеве бывать. Как и Бирюкову. Но в критические моменты они оба обязательно оказываются тут — в зоне АТО.

Даже этой ночью парой выезжают за ранеными — настолько близко, насколько можно подобраться к аэропорту. И оба получают звонки от родных киборгов со слезами, проклятиями, угрозами.

К концу этого длинного субботнего дня на КП появляются три силуэта в белом. Это начальник Генштаба Украины с охраной. Прибыл давать указания — воскресный день 18 января должен стать важным для всего восточного фронта. И, конечно, для аэропорта, над которым и поздним вечером, и ночью висело алое зарево.

Спать мне повезло в гараже, на огромном ортопедическом матрасе, вместе с альфовцами, которые, сняв грозную боевую экипировку, превратились в обычных молодых ребят.

По местным меркам, тут роскошно. Есть свет и тепло от буржуйки,— не все дома в округе могут этим похвастаться. Вместо душа — влажные салфетки. Чай — из кипяченой слабогазированной минералки. На десерт — отвратительное печенье из сухпайка.

Ночью все равно жутко холодно из‑за открытой двери в подвал — туда, учат меня, если накроет обстрелом, надо быстро прыгать. Но когда в шесть утра противник мощно отвечает на контратаку артиллерии, все выходят поглазеть на крыльцо, куда именно падает кассетами “град” и не попала ли мина в близлежащий пруд. От взрывов дрожат стекла в окнах и посуда на столе, гудит и вздрагивает под ногами земля.

Так громко, как этим утром, в зоне АТО не было несколько недель. Не только здесь, а также в других горячих точках АТО — в Счастье, Дебальцево — царило перемирье. В рамках договоренностей между Киевом и боевиками тут какое‑то время никто не стрелял. Украинские военные даже относительно безопасно проезжали в аэропорт на ротацию, правда, через блокпост боевиков, появившийся как раз “благодаря” перемирию.

Все изменилось после Рождества, когда сепаратисты, нарушив соглашения, с новыми силами активно начали атаку на киборгов. Генштаб Украины, хоть и не сразу, решился ответить.

18 января должно было стать началом новой фазы войны.

И артиллерия действительно масштабно ударила по огневым точкам противника на многих участках фронта. Однако масштабного наступления не вышло.

Первый успех — удалось вывести часть раненых и эвакуировать бойцов 93‑й и 80‑й бригад с диспетчерской вышки, которую накануне почти уничтожили русские танки.

Этих ребят узнаешь сразу — по словно выцветшим глазам, черным рукам и лицам, по поврежденной одежде и особому теплому отношению друг к другу. Они держатся группой и из перевалочного пункта возле КП их сразу же забирают глубже в тыл — туда, где базируются их части, где можно помыться и поесть.

Лишь один из них остается под забором КП с автоматом в руках — скромно ждет, пока его заберут на базу к своим. Боец с позывным Клещ провел “там” две недели — максимум, который может выдержать человек в этом аду.

В мирной жизни был Денисом, жил в Киеве, работал три года в рекламном отделе телеканала Интер. Пошел в военкомат сам, еще в марте, но забрали его лишь в октябре. С того времени — в АТО. В армии до того не служил. Теперь — минометчик 93‑й бригады.

К нему по очереди пожать руку подходят и Бирюков с Рычковой, и сам командующий АТО — ночью по радиосвязи все узнали о его героическом поведении в аэропорту. В критический момент Клещ — старший солдат по званию — взял на себя обязанности командира и выполнял полученные из штаба команды в разрушенной диспетчерской вышке. Это здание, вернее, его остатки, из всех аэропортовских сооружений расположены ближе всего к Пескам.

Когда все расходятся, Денису-Клещу звонят на мобильный. “Саша, ну что бы изменилось, если б ты знала,— успокаивающе говорит он в трубку.— Ты бы сырость разводила, не спала. А так я живой, здоровый. Мне только помыться надо, и все”. После аэропорта Денис мечтал пойти в отпуск, а “теперь, судя про происходящему, это невозможно”.

“Невозможно”, потому что попытка зачистки аэропорта от боевиков, за время перемирия занявших более выгодные для атаки позиции у монастыря и поселка Спартак, захлебнулась.

Виновными командование посчитало якобы отказавшихся выполнять задание танкистов 93‑й бригады, и вроде бы струсивших добровольцев из батальона Днепр и будто бы Добровольческого украинского корпуса Правого сектора.

Но и в самих войсках считают иначе. «[Глава Генштаба Виктор] Муженко — классный мужик, но слишком самоуверенный,— говорит мне на пути домой подполковник-десантник.— Ему надо было собрать всех командиров бригад, посоветоваться, поговорить с ними. Спросить, что они думают и могут предложить, а он приехал, ткнул пальцем в карту и уехал”.

Глава Генштаба пробыл в зоне самых активных боев несколько дней, но, как посчитали многие, лишь помешал комбригам работать в ситуации, которую они знают гораздо лучше.

Эксперты и военные журналисты уверены, что причина — в ошибках и нерешительности командования. Не учли, что за время перемирия противник существенно укрепил свои позиции и в аэропорту, и на других объектах. Помешала и погода — густой туман, а также полное отсутствие связи: противник подавил все сигналы с помощью спецоборудования.

Очередная попытка исправить положение, предпринятая украинской армией 20 января, тоже провалилась: группу заблудившихся в тумане десантников боевики разбили и часть бойцов взяли в плен. Еще хуже — сепаратисты взорвали опорные колонны в побитом здании нового терминала. Перекрытия рухнули, и под завалами оказались десятки украинских военных. Число погибших там неизвестно. Часть раненых не вытащили оттуда до сих пор.

В целом последние дни боев в аэропорту стоили украинским силам жизней двух десятков бойцов. Противник, по оценкам экспертов, потерял более сотни убитыми.

Удержать этот украинский Сталинград теперь, без контроля над ключевыми объектами, почти невозможно. Зданий, пригодных для укрытия больших групп, уже не осталось. А расширять фронт обороны до самого Донецка руководство АТО пока не решилось.

Многие — офицеры, эксперты, волонтеры— признают: простреливаемые со всех сторон остатки аэропорта уже не имеют стратегической ценности. Их можно оставить без потерь для качества украинской обороны.

Здесь важны не здания, не точка на карте, а лишь дух людей. А с ним ничего не сделали даже временные неудачи. Небир уже вечером 20 января прислал sms с развалин диспетчерской вышки: “Завтра, если будет туман, попробую вывесить наш флаг”. Вышка находится несколько ближе к позициям украинских войск, чем терминал.

В ночь на 22 января киборги оставили аэропорт. Они держали его 242 дня.

Новое время