Мы не Шарли, Шарли не мы
Ловушка захлопнулась с первым же выстрелом в редакции Charlie Hebdo, потому что дело было не в ответе на вопрос, существует ли связь качества карикатур с расстрелом их авторов, а в готовности обсуждать эту связь вообще. Готовы оказались многие. И везде. Но по-разному.
Где-то сразу поняли, что надо спасаться. «Я – Шарли!» – не отождествление себя с художником, как кто-то подумал, а отказ от участия в такой полемике в принципе. Говорить о качестве картинок сегодня — значит, заглатывать отравленный крючок. В пафосную вольтеровскую формулу про плюрализм вносится функция времени: что бы я ни думал про ваши рисунки вчера, сегодня — JesuisCharlie.
Россияне душевный комфорт нашли, напротив, как раз в увязке творчества и стрельбы, и не только из-за привычки к штыку приравнивать перо. Только в такой постановке вопроса органично формулируется объединяющий всех, как духовная скрепа, тезис: французы как воплощение коллективного Запада виноваты сами.
Дальше – по вкусу. Французы виноваты в том, что оскорбляли мусульман. Кроме того, они оскорбляли христиан и евреев, и из-за этого никто на марши не выходил. Французы виноваты в том, что дали мусульманам слишком много воли. Французы виноваты в том, что объявили нам санкции…
Теракт в CharlieHebdo, действительно, внес определенную законченность в наше представление о своем месте в мире. Парижу предшествовал Дрезден с двадцатитысячными демонстрациями антиисламского движения PEGIDA, колонны которого российский телеофициоз показывал с тем вдохновением, с которым транслирует победы и страдания луганских ополченцев. Составляющие нашей радости примерно определились уже тогда. Во-первых, любая неприятность у потенциального противника – маленькая, но радость, и об этом догадался, видимо, даже защитник ислама Рамзан Кадыров, антиисламских маршей в Дрездене благоразумно не заметив. Во-вторых, европатриоты, помимо расовой чистоты Европы, требовали и прекращения конфронтации с Россией. И в-третьих: германская власть предала не только Германию и Запад, отдав их на поругание бесцеремонным чужакам, но и всю нашу Европу и нашу христианскую цивилизацию.
То, что неискушенному зрителю могло показаться сумбуром вместо логики, начало складываться в гармоничную систему координат.
И через несколько дней – Париж. В общем, столкновение цивилизаций, как теперь принято говорить.
На самом деле, настоящему хранителю российских ценностей стоило бы хорошенько подумать, прежде чем приветствовать эту версию. Хотя бы то, что в ней нет ни слова о том, в составе какой команды выступает Россия, должно было бы показаться ему подозрительным.
А с нашим местом в этой битве ведь, и в самом деле, все совсем непонятно. Уверенности в том, что рисунки должны караться смертью, поубавилось за последние 13 лет даже в мусульманском мире. Зато российский телезритель за это время преодолел заблуждения сентября 2001 года, в соответствии с которыми было принято испытывать к американцам сочувствие. Такое сочувствие российский официоз пытается формулировать и сегодня, но уже безо всякого желания убеждать в своей искренности подотчетное население. И надо полагать, после ледяного приема Лаврова в Париже, мы, наконец, и от официальных лиц узнаем, что и расстрел – спецоперация ЦРУ, и марш – фотошоп. Что могло бы позволить нам на лидерство если не в цивилизации, то хотя бы в коалиции.
Одна беда: отстраненные не командуют.
Ислам в Европе – это не столкновение цивилизаций, и даже не религиозно-политическая идея. В данном случае это феномен отношения к своей идентичности, которая для мусульманина куда важнее, чем для любого европейца. Его куда больше волнует посягательство на его пространство свободы, и в этом плане гипертрофированная чужая идентичность для него – понятный вызов. Как это бывает с любой настоящей, серьезной и объективной проблемой, она легко обрастает мифами, а набежавшие со всех сторон фанатики и шарлатаны делают ее, в принципе, наверное, решаемую, практически неразрешимой.
У нас же в отношениях с миром анамнез совсем другой. Там, где у мусульман проблема непонятой идентичности, у нас — грандиозная травма, связанная с ее абсолютным отсутствием. У нас нет тех ценностей, которые стоили бы, хотя бы с нашей собственной точки зрения, их отстаивания. Их заменяет зависть к тем, у кого они есть. И к тем, кто рисует. И к тем, кто стреляет. Значит, рисующие виноваты как минимум не меньше, чем стреляющие.
Наше совмещение в одном вопросе того, что совмещать нельзя — не принципиальная позиция, как у исламистов и им идейно сочувствующих, а ее принципиальное отсутствие, которое теперь, после Крыма, совершило качественный эволюционный скачок. Те, кто был никем, уже давно догадались, что их обманули, и никем они и остались. И долгое время по этому поводу немного рефлексировали, что давало основания некоторым оптимистам надеяться, что российские своеобразия — это всего лишь комплекс неполноценности. Теперь ошибка исправлена, текст уточнен: кто был никем, станет всем, лишь когда осознает, что быть никем – это почетно и радостно. Теракт и Марш случились в российской системе координат очень ко времени — россиянину целый год перед этим объясняли, что не надо смущаться, когда его называют ватником. Напротив, это признание позиции, с которой можно и нужно жить. Долго и логично. И, кстати, безо всякого железного занавеса.
Вадим Дубнов